Музейные служительницы Третьяковки ориентируют зрителей:«Джотто — налево, Серов — направо». Случайное временное совпадение выставок навело на размышление, что оба художника работали в переломные для искусства времена и лично делали выбор между традицией и новаторством. Только Серов, кажется, вперед не стремился, не откликался на новые европейские художественные моды, понимая, куда они ведут, к какому печальному закату, какому авангарду.
На выставке«Валентин Серов. Линия жизни» в залах графики в Третьяковке есть эскизы и зарисовки, которые можно посчитать и импрессионизмом, и символизмом, и экспрессионизмом. Но это все так, проходное, и даже смешное — фигура извозчика в«Лихаче» смотрится толстой округлой закорючкой, словно писана нервной рукой Эдварда Мунка. Серов был слишком большим мастером, к тому же перфекционистом, вечно недовольным собой и постоянно совершенствующимся в художническом ремесле, чтобы радоваться передовым течениям, не нуждающимся ни в рисунке, ни в натуре, ни в мастерстве, ни в красоте.
Выставка открывается графическими портретами самого Серова, на последнем по времени — художника-гравера Василия Матэ в подробностях изображен господин в котелке с аккуратно подстриженными усами и бородкой, одетый в хороший костюм, за распахнутым пиджаком которого виден застегнутый на все пуговицы жилет и накрахмаленный воротничок рубашки. Если на других портретах и автопортретах Серов выглядит задумчиво или вдохновенно, так это потому, что их писали большие художники, а для Матэ, очевидно, внешнее сходство было важнее творческих задач, так что Серов, наверное, таким и был. Не склонным ни к умствованиям, ни к беззастенчивому самовыражению. Вряд ли ему доставило бы удовольствие жить во времена кубизма или«Черного квадрата». Он и не дожил, умер в 1911 году, 46-летним.
Центральное место на выставке занимают любимые публикой, обычно предпочитающей знакомое неожиданному, виртуозные карандашные и угольные портреты людей известных: Шаляпина во весь рост, седого Станиславского с черными бровями, Карсавиной с восхитительной спиной. Второй сюжет экспозиции — эскизы к известным серовским произведениям: портретам богатых дам и«Похищению Европы».
Дамы на эскизах часто краше, чем на законченных портретах, они, видимо, еще не успели настолько надоесть художнику, чтобы он видел в них гусынь. Даже Ида Рубинштейн в первых зарисовках еще живая, а не полая, как на великом портрете.
Совсем сентиментальны портреты детей, например светлоглазых сестер Касьяновых, выписанных изящнейшими мягкими линиями — идеальными образцами русского модерна. Детей Серов всегда изображал с нежностью, на них, как и на животных, не распространялась его неприязнь к позирующим, но в эскизах и набросках живого чувства даже слишком много.
Для поклонников Серова выставка — и удовольствие, и возможность лучше понять характер художника. А поклонников у него со временем только прибавляется. С окончательной отменой вульгарного социологизма в искусствознании, с приходом понимания, что не все прогрессивное лучше традиционного, что новой великой живописи уже никогда не будет, осознаешь, какая доблесть для художника — не стремиться вперед.